— В город выходит.

— Я уже думаю об этом неделю. Что самое срочное? Наверное, сделать театр… Нет, не театр… Сделать какое-то… Мне так сегодня не нравится слово «пространство»...

— Ну да. Мне не нравится одно и то же место. Вот почему мы сделали так много спектаклей и в совершенно разных местах. Для того, чтобы мы исследовали многие пространства. Например, удачным примером является Abuse opera.

— Это спектакль, который был номинирован на «Золотую маску» в конкурсе «Эксперимент». Это спектакль питерского театра «Театр. На вынос». Он происходит в совершенно разных местах. И я, когда жил в Питере два месяца, сходил к ним на спектакль. Он был в заброшенном здании рядом с действующим ЗАГСом. То есть, мы собираемся, видим, как идет свадьба, все фотографируются, кричат «Горько!». А потом зрителей ведут за ЗАГС, там заброшенное здание. И в заброшенном здании стоят ребята. Мы не садимся на какие-то стулья. Мы можем перемещаться по этому зданию, как хотим. И мы слышим в определенном хронометраже монологи жертв абьюза (психологического насилия — прим. Locator). Причем они все совершенно разные. И мужчины, и женщины. Это важно отметить — не только женщины. Потом там есть монологи, которые показывают, что в однополых союзах тоже есть абьюз. И ты можешь подойти к любому перформеру, послушать около него либо почитать с листа. И это на меня произвело такое впечатление, что я предложил им сделать копирайт (лицензионную версию спектакля — прим. Locator) в Перми. Потому что спектакль вообще ничего не требует, никаких больших затрат. Купил билеты постановщикам - и все. Они приедут, поставят. И мы думали насчет пространства. У нас нет заброшенки за ЗАГСом. Но мы сразу же вспомнили о Пермской художественной галерее, сделать это около пермских богов. Это site-specific.

— Это где не спектакль задает пространство, а пространство задает спектакль. То есть, смысл спектакля состоит не в том, что мы смотрим, а в том, какую тему задает пространство. Например, «Театр. На вынос». Вот это здание, это пространство, оно задает тему спектакля. И я подумал, что сегодня это намного интереснее. Потому что мы так стремительно меняемся, мы очень стремительно меняемся. Все, что было популярно вчера, завтра будет совершенно другое. Мне кажется, сегодня нет каких-то трендов, которые будут популярны два года, три года. Я не знаю, сколько будет популярна Билли Айлиш.

— Да, ну а сколько он продлится?

— Конечно, есть. Потому что это просто. Она все делает просто. Она же не напрягается. Она же не стремится кого-то удивить. Потому что сегодня ты уже никого не удивишь. Почему «Паразиты» победили? Потому что они не удивляют, они просто сделали кино. Это обычное кино. Это не «Ford против Ferrari», это не «1917», где все взрывается. Взяли, сняли обычными приемами, используя обычную международную технологию съемки, и все. Что делает Билли Айлиш? Не напрягается, поет, не думая о том, сфальшивит она, не сфальшивит. Пишет свой альбом на кровати. И выпускает эти треки. Все. Было недавно какое-то исследование, спросили молодежь, как они хотят зарабатывать. И очень многие ответили, что не хотят работать, но хотят, чтобы им приходили деньги. Они хотят, чтобы деньги им просто пришли на карту и все. Это то же самое, как и зарабатывать в Instagram сегодня. Выложил пост, деньги тебе просто пришли на карту. Никто не хочет сегодня как-то напрягаться.

— Но это же не кран закрутить на каком-нибудь большом титано-магниевом комбинате.

— Представляешь, я вчера ложился спать и думал про это. Почему я переехал в Пермь? Почему до сих пор не в Москве? На самом деле, у меня очень маленькая семья. Меня воспитывали мама и бабушка. И у нас вообще не было денег. У меня компьютер-то появился только в 10-ом классе. А интернет вообще в 11-ом. Я о существовании школы-студии МХАТ узнал в 11-ом классе. Я знал про ГИТИС. Я думал, это единственное театральное учебное заведение. Я в 11-ом классе себе написал «хочу поступить в школу-студию МХАТ» и хотел в Москве жить. Потом, когда в первый раз поехал в Москву, естественно, не поступил. Но я так испугался Москвы, что решил, что все, нет, надо обратно в Пермь возвращаться. Поступил в Пермь, стал здесь жить. И когда я работал в «ТТ» («Театре-Театре» - прим. Locator), мы очень много гастролировали. Мы объехали, наверное, все большие города: Воронеж, Сыктывкар даже, Ярославль, Новосибирск, Красноярск. Я практически все большие города смотрел, куда можно было бы переехать. Пока Пермь остается единственным городом, в котором бы я остался жить. Но я думаю про переезд в Санкт-Петербург... все-таки он больше меня завлекает. Но Пермь из всех этих городов для меня остается важным городом… не знаю почему... может, потому что улица Ленина такая красивая. Мне нравится, правда. Мне нравится ее архитектура.

— Это очень правильно.

— Это понятно. Наверное, «воспитание» - неправильное слово в данном контексте. Но мы все равно в какой-то степени должны воспитать зрителя к новому. В Перми нельзя прийти и сделать что-то радикальное, потому что оно не найдет отклик потом. Ну как бы зритель сходит и скажет: «А что я посмотрел?». Но если сделать не очень медленно, а в каком-то среднем темпе подвести зрителя к новому театру. Вот привезти сюда Rimini Protokoll «Комнаты без людей»…

— Но это совершенно другое.

— У них же много тут спектаклей было.

— Это понятно. Но какое количество зрителей было?

— Я тоже все это видел, я и работал там.

— Смотря какой.

— Ну это к тебе он стал ближе. Но если мы говорим про зрителя вообще...

— Диалог. В театре должен быть диалог, потому что прийти, просто посидеть в зале и уйти – это как бы одно. Мы так в кино можем сходить. И нам кино дает больше эмоций, чем мы идем куда-нибудь в большой зал, нам показывают, как поют хорошо ребятки и все. Но с чем мы выходим оттуда? Я не знаю. Если подойти к лучшему театру в мире, Rimini Protokoll, для меня он показался таким театром, в котором я себя изменил. Я вышел не с тем, что «блин, меня сейчас таким новыми модными технологиями развлекли», я вышел совершенно наполненный смыслом. Потом вот этот спектакль «Комнаты без людей». Я очень серьезно относился к смерти, очень серьезно, я боялся смерти. Я не знал, как смерть близкого человека вообще принять. Я сходил на этот спектакль, я себя изменил в этом плане, я свое мнение поменял. Это спектакль, где нет ни одного человека, но есть голоса людей, которые умерли уже. И они рассказывают, что для них такое смерть, но они готовы к этому. Некоторые через неделю пошли на эвтаназию. Для меня этот спектакль оказался самым большим моим впечатлением. Я сказал себе, что это, наверное, театр, который входит с тобой в диалог. Он состоит с тобой не в прямом диалоге, он с тобой состоит в диалоге внутреннем. И это было очень круто. Я до сих пор вспоминаю. Это было два года назад, но я всем это рассказываю.
И мы устроили марафон своих спектаклей. Мы по одному спектаклю начали убирать. Мы один спектакль убрали, и еще один убрали. Мы убрали «Любовь 80» и убрали мюзикл «Чайка», потому что я понял, что это уже не про сегодня. То есть, я себе как режиссер сказал: «Это говно». Я это сделал, я это поставил. Когда-то я считал, что «вау, это что-то новое». Сегодня я сказал, что нет, «это не про сегодня, это неинтересно». То есть, я самому себе дал отчёт, что я больше не буду давать это в эфир. Какие-то другие режиссеры на такой шаг часто не готовы. Они говорят, что если он или она спектакль сделали, то всю жизнь будет идти. Наверное, меня Витя Вилисов этому научил, что самокритика должна быть живой, и что не надо этого бояться.

— Поэтому мы стараемся сделать театр, который будет тоже менять жизни людей. Может, не жизни, может, просто человека. Я не задумываюсь над тем, правильно это, неправильно, по законам режиссуры, не по законам режиссуры. Что такое режиссура? Она разве есть? Есть какой-то учебник? Это же не высшая математика. Потому что режиссура может быть совершенно разной. Она может быть везде.

— Нет, наверное, со смыслом. Смысл. Режиссура не может быть без смысла. Смысл в любом случае должен быть - про что ты это делаешь, о чем это.

— Связь со зрителями можно по-разному выстроить. Ты можешь сделать зрителя либо наблюдателем, либо участником. То есть здесь можно поговорить про виды сегодняшнего театра. Есть иммерсивный театр, есть партиципаторный, site-specific, перформанс.

— Конечно. Мы вот недавно разговаривали с теоретиком культуры Александром Мехряковым про литовскую инсталляцию на Венецианской биеннале. И мы обсуждали, что это - перформанс или инсталляция, акция или спектакль.

— Это про все искусство так можно сказать. Не только про спектакль.

— Мы будем 15-го марта играть «Послание». Это спектакль по манифестам. Мы взяли манифесты разных художников. Но нас-то вдохновил на самом деле фильм «Манифесто» с Кейт Бланшет. Мы сделали из этого спектакль. Его я оставил. Хоть он в сценическом пространстве проходит, но я его оставил. И мы все думали и разбирались, что это: перформанс или спектакль. Чем спектакль отличается от перформанса?

— Не размыто. Потому что спектакль отличается от перформанса тем, что в спектакле есть пролог и финал, а в перформансе нет пролога и финала.

— Если дальше идти, театр все-таки простым должен быть. Раньше было, что театром могут заниматься только те, кто это изучал, для них театр был религией. Театр – это всегда какое-то помещение, в которое они приходят. Как на завод. Я прихожу на завод, у меня стоит смена, я работаю. Но так неинтересно, потому что они раньше этому жизнь свою посвящали, работали, а в отпуск ездили куда-нибудь в Анапу, Геленджик. Если кому удавалось, мог еще в Венгрию выехать.

— Нет, ну многие понимают, что кто-то не мог съездить за границу. Но сегодня... Я когда работал в репертуарном театре, заходил в приложение Aviasales и видел билет до Рима за 1500 рублей, у меня открытая виза. Все, покупаю билеты. Потом смотрю, а у меня спектакль в Перми. Да ну, на фиг! И ничего не сделать. У тебя есть расписание, которому ты должен следовать, и ты никуда не можешь уехать.

— Нет! Я расписание себя выстраиваю так, что я понимаю, что в это время я могу никуда не ездить, я на это время ставлю себе спектакль. Я спрашиваю, например, актеров «можете в это время? хотите в это время?». Я никогда не говорю актеру «я ставлю на это время, и мне пофиг, что у вас там», как делают это в театре. Я против такого театра, потому что это называется уже рабство.

— Либо отменяешь, либо ищешь замену. У нас сейчас так вот происходит. Это проще. Я только об этом прошу.

— Нет.

— Ну да, у нас же не зарегистрирован «немхат».

— Как физлицо. Это намного проще. У них есть две позиции: есть профессиональный театр, и есть любительский театр. У них профессиональный – это большое здание, где есть какая-то труппа и бюджет. А любительский у них – это проектный театр, какая-то театральная компания. А так как они понимают, что у них в профессиональном театре денег больше, есть бюджет, а в любительском театре денег нет. Поэтому дешевле и проще получить права.

— Вместе с роялти отдал 200 тысяч рублей.

— Да, 15% с каждого показа. Там договор составляется, где ты прописываешь количество показов.

— 300 тысяч. Техника, актеры.

— Нет, конечно. Я себе не делаю гонорар, потому что это моя работа. Гонорары я уже все выплатил. Они просто так сейчас работают. Это сейчас такая дружеская история.

— Это же дорого стоит. У меня есть генеральный продюсер. У меня сейчас будет исполнительный продюсер еще. Это Артем Кузнецов. Он из Москвы, но он пермский. Он сейчас учится на продюсерском, и я ему свою площадку дам для практики. А Женю Шаврову я называю генеральным продюсером. Она занимается пиаром и продажами. Но пиаром в интернете занимаюсь я, делаю все посты, делаю все картинки. А она занимается тем, что идет на встречу и говорит: «У меня есть классный спектакль, давайте продам его вам». А больше никого.

— Скажу, я человек и все. Неинтересно сегодня быть просто режиссером. Можно быть и режиссером, продюсером, куратором, фотографом. Мне нравится туры организовывать.

— Это спектакль, который родился на самом деле всего за два часа. У меня был режиссерский интенсив у Жени Шавровой в студии «Так-то Da», у меня были ребята, которые вообще не знали, что такое театр. И честно, с такими людьми так классно работать. Они ничего не знают про театр, и ты с ними можешь придумывать свой театр. Это так классно. Когда я работаю с профессиональными актерами, я иногда вижу, что у них в глазах «что ты делаешь? нас такому не учили». Меня это раздирает изнутри, я начинаю себе не верить. А когда я работаю с такими людьми, мне это безумно нравится. Витя Вилисов тоже работает с людьми, которые не причастны совсем к театру. И мы на этом курсе не учились основам актерского мастерства, основам режиссуры. Мы разговаривали про современный театр, про то, что должен сделать современный театр сегодня со зрителем, как он находит отклик сегодня в зрителе, и потом мы разговаривали на стыдные темы. Мы разговаривали про однополые отношения, мы разговаривали про эвтаназию, суицид, аборты, измены, одиночество. То есть, прямо такие темы.

— Нет. Репетируется только с хозяевами за день до спектакля. Мы проговариваем правила, они готовят блюда и рассказывают про свою фотографию. И я потом как режиссер понимаю, если слишком много разговоров, посылаю какие-нибудь видосики. Все надевают наушники и начинают смотреть видосики. И у этого спектакля обычно есть лейтмотив. Я обычно пишу «Григорий рассказывает про свое фото». Хозяин берет, говорит «это моя фотография», пускает по кругу фотографию и рассказывает про нее. Здесь документальный театр. И когда человек рассказывает про фотографию, которая ему дорога, эти эмоции ничем не заменить. И вот здесь живой спектакль. И потом после этого спектакль заканчивается тогда, когда я понимаю, что хозяева и гости готовы к общей фотографии на память.

— Тогда мы разговариваем дальше.

— Ну мы сидели четыре часа.

— Я вижу, что никто не стесняется, наоборот, они как-то активней начинают высказывать свою позицию. Еда заканчивается на столе. Я это понимаю, посылаю финальную песню какую-нибудь в колонки общим звуком. И потом пишу «аплодисменты, аплодисменты».

— Да, да.

— Да. Мы сыграем его в ТРК «Семья» 8-го марта. Будут актеры «немхата», ученики «Так-то Da school», женщины, девушки.

— Связь в смыслах и в посыле этой пьесы. Там ведь посыл какой? Посыл в том, что мы все ноем. А почему сидим и ноем, а не идем и делаем? И почему он «33»? Если бы я хотел пьесу, я бы сделал «Три сестры», а здесь «33», потому что 100 лет назад у Чехова три сестры ныли, а у нас 33 сестры про свое ноют. Все девушки 8 марта сестры. «10 актов молчания» в «Музее современного искусства» будет. Почему я туда пошел? Я понял, что в музейном пространстве молчание будет как экспонат. Йога- спектакль «Мама, мне оторвало руку» не про пьесу, а про баланс, про свое тело, про нахождение своего тела сегодня, здесь. Про изучение себя. Почему я не могу согнуться в планку? Почему я не могу держать равновесие? Почему эта девочка, которая оторвала себе руку на железнодорожных путях, почему она не могла себя найти, свое тело?
Будет «Послание» на заводе Шпагина. Это спектакль по мотивам фильма «Манифесто».

— С 27 февраля по 20 марта.

— Мы хотим превратить финал в большое караоке. Мы не хотим пускать строчку. Будет оркестр посередине, будет ряд из микрофонов. Мы будем петь песни, которые пели когда-то за последние пять лет. И просто если кто-то знает слова, может вместе с нами петь. Там будут все, кто был когда-то причастен к «немхату». Каждый зритель, который будет приходить на наши спектакли, получит приглашение на эту вечеринку, потому что зритель тоже является частью. Это вечеринка, ивент. Всех угостим шампанским, конфетками.

— Студвесна. Abuse opera будет - копирайт с «Театр. На вынос».

— 27-28 марта.

— Мы будем делать концерт-инсталляцию «У нас нет другой планеты». Это студвесна.

— Ты организуешь путешествия. Куда ты планируешь везти группу туристов в «шуматур»?
— Я сначала хочу сам съездить по северной Европе. Норвегия, Дания, Швеция. Потом я хочу собрать морской «шуматур» и поехать по берегу, начиная с Мальты, далее в Ниццу, и потом поехать до Португалии.

— Не знаю, может, потому что ему здесь очень комфортно находиться. Ему приятно здесь находиться. У него появилось много друзей с проекта «Мазераша». Она ему что-то в жизни принесла, какие-то эмоции.

— Если познакомиться с современным театром, то здесь есть одна книга – «Нас всех тошнит» Виктора Вилисова. Там реально все доступно написано: что, зачем, почему, кто, где, когда. Без всякой критики. Там реально такое знакомство с современным театром. Как театр стал современным, а мы этого не заметили. Что еще? Наверное, «Искусство перформанса с 1900 года», «гаражная» книга (издательства музея "Garage" - прим. Locator), и я бы еще почитал «Remote Moscow», книгу, которую они выпустили, желтую. Чисто познакомиться с форматом. А посмотреть? Я всегда советую смотреть Ксавье Долана, потому что он молодой гений. Его в Каннах все так называют. Для меня это новый кинематограф, молодой кинематограф, который имеет право говорить про сегодняшнюю чувственность.

— Он в 19 лет выпустил свой первый фильм «Я убил свою маму» и попал сразу же в основную программу Каннского кинофестиваля. В 19 лет. Потом каждый его фильм попадал в основную программу Каннского кинофестиваля. Там он получал Гран-при, Приз жюри, Приз зрительских симпатий. По хронологии пойдем. Следующие работы - «Воображаемая любовь», «И все же Лоранс», «Том на ферме», «Мамочка», «Это всего лишь конец света», «Смерть и жизнь Джона Ф. Донована» и «Матиас и Максим». А еще клип Адель делал на песню «Hello».

— Есть, конечно. Я очень хотел бы снять кино. Но этому надо научиться. Ну хотя бы чуть-чуть, хотя бы понять, что такое технология кинематографа. Потому что спектакль – это взял и что-нибудь показал на сцене. А вообще, у меня такое желание познакомиться с Ксавье, потому что для меня он невероятный. Он всегда разрешает себе говорить на темы чувственные.

— С Ксавье. Я очень давно хотел бы с ним познакомиться и поговорить. Потому что каждый его фильм – это стопроцентное согласие мое с ним.

— Ну, я уже знаю Сережу Невского. Вот он звезда, если употреблять это слово. Но он очень простой и очень обычный. Он может со всеми общаться. Недавно он выпустил свою оперу по текстам Светланы Алексиевич в Штутгарте. А еще с Хильдур Гуднадоуттир - композитором «Джокера» и «Чернобыля». Получила Оскар за музыку к «Джокеру». Она такая женственная, такая нежная, такая вся маленькая. И она написала такую музыку.

— Так хочется, чтобы все проще было. Очень хорошо про коммуникацию ты сказала. В плане коммуникации между театрами, между зрителем. В плане коммуникации между обычными людьми и известными. Потому что этот «эффект «Паразитов», он есть сегодня в нашем российском сообществе театральном. И в этом «эффекте Паразитов» я находился очень долго как раз на месте «паразитов», а иногда это случается и сегодня со мной.

— Когда богатый мужчина, чтобы взять ключи, переворачивает другого человека, который сидел в бункере, и закрывает нос рукой. В этом жесте очень много всего есть.

— В том, что я богатый, ты бедный. У меня есть «Золотая маска», у тебя нет «Золотой маски». Про меня говорят, про тебя не говорят. Это история про капиталистическое общество и про разделение на богатых и бедных, и яму между ними. Вот это «эффект «Паразитов.» Когда какой-то чувак с одного фестиваля думает, что он такой крутой, и я начинаю с ним знакомиться, для того чтобы просто поговорить, может быть, планы какие-то предложить. А он реально как будто закрывает нос рукой и уходит от меня, потому что, во-первых, я не живу в Москве и даже не в Санкт-Петербурге, я из какой-то Перми. Он не знает, кто я вообще такой. И я такой: «Эмм, окей». А потом думаю: «Пошел ты на хер».